Старая песня живет, когда ее перепевают на современный лад. Вот и «Дачники» в новой постановке московского Театра на Малой Бронной прошли полную перезагрузку. Константин Богомолов написал совсем новую пьесу по мотивам горьковской, сохранив лишь имена героев, а тему бессмысленности перенес в действие на далеком индонезийском острове Бали, где пальмы и вечное лето.
В традициях русского театра – откликаться на происходящее. В самом начале прошлого века мощным откликом на бессмысленность определенной части нашей интеллигенции стала пьеса Максима Горького "Дачники". Это когда мы неизвестно чего хотим, когда неизвестно для чего живем, когда ни за что не отвечаем и неизвестно что из себя изображаем. В эпоху брежневского застоя "Дачники" шли с мощным подтекстом, поскольку явление мнимого авангарда оказалось типичным и при смене строя.
Старая песня живет, когда ее перепевают на современный лад. Вот и "Дачники" в новой постановке московского Театра на Малой Бронной прошли полную перезагрузку. Константин Богомолов написал совсем новую пьесу по мотивам горьковской, сохранив лишь имена героев, а тему бессмысленности перенес в действие на далеком индонезийском острове Бали, где пальмы и вечное лето.
Бали – одно из любимых мест отдыха россиян, а в последние полтора года и точка скопления тех, кто возвышенно называют себя релокантами – теми, кого спугнула СВО. Одним из них стал некогда популярный певец, которого русские же гости богатого хозяина называют между собой БГ. По сравнению с прообразом пьесы БГ – новый персонаж, но легендарный для старшего поколения певец, а ныне – беглый иноагент введен как высший символ бессмысленности. Некогда культ оказывается пустым, как барабан, а вся та многозначительность, с которой звучал некогда БГ, оказалась дутой. А как же "Город золотой" от БГ? Да текст этот не он вообще писал. И музыку тоже. Но даже на Бали наши соотечественники от БГ еще что-то, хотя и вяло, но все же ждут.
В канун Нового года хочется домой – к снегу и сугробам. А у хозяйки дома там еще и мама: вот только сейчас вешала звезду на елку, упала со стремянки и сломала шейку бедра. Спектакль хоть и смотрится как беспощадный, все же люди там вызывают сочувствие, ведь живые. А многие в зале даже и узнают себя и свои столь нормальные чувства. И не все там – сплошная пошлость.
"Очень важная игра в этом спектакле заключается в том, что у Горького ведь лето и дачники – это время праздности, болотное такое, застывающее, останавливающееся. Люди ничего не делают, пьют, гуляют, пикники там происходят. Такое время безделья и какое-то жаркое, душное немножко. Как и у Чехова. У него пьесы протекают в остановившемся времени, словно находящимся в каком-то болоте, в тягучем таком пространстве. Они все протекают летом", – отметил Константин Богомолов.
Тут лето для всех явно затянулось. Как и праздность. Как и потеря хоть какого-то смысла. Прямо об этом говорит БГ: "Я мечтаю все вернуть. Не поймите вульгарно. Не счастье детства, нет. Себя. Понимаете? Того, который боялся людей. Стеснялся. Стыдился. Робел. Кто думал о Вселенной и читал книги. Того, кто не умел общаться и манипулировать. Того, кто не знал. Не знаю даже, чего… Просто не знал. Кто, идя по улицам, не думал о проходящих бабах, а складывал слова в строчки. И в этом чувствовал радость, и смысл, и наслаждение. Я был я. И вдруг я взял и оставил себя там, далеко позади, на обочине. Зачем? Почему? Ответа нет. Теряется во мраке прошлого. И неважно теперь. Важно, что теперь это не я. Это он. Я бросил его. Или нет. Так слишком просто. Я этого мальчика бросил, как бросают собаку. Понимаете? Просто вывез куда-то, высадил из машины и уехал. А он смотрел, как я уезжаю. Почти не сопротивлялся. А я пошел, поехал, побежал, поспешил вперед. И не оглядывался. И вот иду по жизни — успешный, благополучный. А он смотрит на меня. Оттуда. Глазами. Смотрит на то, чем я стал. И не думаю, что радуется. Или нет. Радуется. Что я жив. Что здоров. Что знаменит. Но. Мне тяжело смотреть ему в глаза. И страшно каждый день как приговор понимать: ничего уже этого не будет. Как там у Иосифа? Не будет ни того тела, на которое натягивал чулки, чтобы не мерзнуть. Ни той темноты ночного леса. Ни той простуды. Ни жидкой ели, обернутой гирляндой из лампочек. Но главное – не будет тебя того. Иногда хочется плакать. И хочется, и не получается. Нет, я знал, что этим кончится, глупо лукавить. По крайней мере, теоретически жить еще долго. И то, что детство и мама с папой сниться будут до самой смерти, до конца, надо терпеть. Может быть, в этом и есть главное что-то".
"Эмиграция — та же смерть. Переход в иной мир. Тотальное прощание с прежним. Но это – особая смерть. Смерть, которая хуже смерти. Это смерть без потери памяти, зрения, слуха и способности сознавать, думать и чувствовать. Это покидание земного предела, но сохранение способности видеть, что происходит на твоей земле, в твоем доме, с твоим миром без тебя", – считает Богомолов.
Значит, про смерть и спектакль. Публика принимает очень хорошо. Тема заходит. Билеты не купить.
